Vae Victus (продолжение)
Над долиной висел тяжелый запах смерти и грохот битвы.
Когда Зигфрид фон Дербшайнер вывел свой отряд на край долины, битва была в самом разгаре. Небольшой отряд крестоносцев теснил превышающие их ряды моравских ополченцев. Моравийцы напали из засады, и смогли спешить немногочисленных конных рыцарей крестоносцев, но обученные кнехты быстро выстроили стену из щитов, и, приняв внутрь церковный обоз и немногих уцелевших рыцарей, отгородились от противника частоколом копий и бердышей. Охотник превратился в жертву. Моравийцы, вооруженные гораздо хуже крестоносцев, словно собаки кидались на стального «ежа» крестоносцев, и тут же откатывались, оставляя на пожухлой, осенней траве захлебывающихся мертвых соратников. Холодное, октябрьское солнце, тускло сияло на окровавленных наконечниках копий крестоносцев. Безусловно, кнехты тоже несли потери, но они были несравненно малочисленны, по сравнению с потерями атакующих.
Увидев конных рыцарей, кнехты огласили долины яростным боевым кличом и воплями радости, а моравийцы с тревогой оглянулись на застывшие темные силуэты рыцарей, но как только ветер развернул полотнище штандарта, то долина огласилась радостными криками ополченцев, а кнехты пораженно умолкли… Огромный распростерший крыла серебряный ворон, на красно-черном фоне с золотой каймой. Каждый крестоносец, каждый христианин в Моравии знали этот стяг. Воин хватался за меч, крестьянин уводил семью в лес, а священник начинал слезно молиться. Это Орден Воронов, рыцарский орден, беспощадно преследующий и истребляющий христиан по всей Моравии.
«Мессир, во имя тебя, благослови…» - прошептал Зигфрид, доставая клинок из ножен.
«Vae Victus!» - грянул клич, и рыцари лавиной ринулись вниз, в долину. Разделевшись на две равные половины, всадники начали окружать крестоносцев, а моравийцы с удвоенной силой ринулись на копья. Невероятная волна ярости и храбрости охватила моравийских ополченцев, и они не чувствуя страха бросались на сталь кнехтов. Трещали и ломались копья, с треском кололись щиты, заглушая крики умирающих, вопли ярости и брань. Стальной «еж» крестоносцев, словно исполинский зверь, рыча, встал на месте, встречая противника сталью. Были бы в их рядах лучники, исход боя мог быть иным, но сейчас крестоносцы были обречены…
Конные рыцари с двух сторон плотными клиньями мчались на противника. Впереди одного из них, словно маленькая багровая звездочка, гнал своего коня Зигфрид. Он видел нацеленные на него окровавленные жала копий и бердышей, бледные лица кнехтов и их безумные, испуганные глаза. С каждым ударом сердца он все больше и больше приближался к ним. Страха не было, он привык. «Смерть, это лишь продолжение жизни» - говорил мессир, и Зигфрид смог себя убедить в этом. Давно уже смог…
Внезапно, за несколько десятков метров до сшибки, по левую руку он Зигфрида поднялся дикий гам и крики. Дербштайнеру хватило и мимолетного взгляда чтобы понять, моравийцы прорвали ряды кнехтов. Усыпав землю телами своих товарищей, чуть ли не зубами, ополченцы прорвали железные зубья фаланги, и теперь творили настоящую резню. Их бронзовые мечи и секиры добрались до своей кровавой жатвы. Копья были бесполезны в ближнем бою, а дубленые кожанки не спасали кнехтов. Немногочилсенные рыцари-крестоносцы, спасшиеся во время первой атаки, ринулись вперед, чтобы отбить моравийцев, дать время кнехтам залатать ряды. Но кнехты дрогнули, закол*цензура*ись, жала их копий на мгновение опустились, и в этот момент с двух сторон в ряды фаланги ударил беспощадный серп конной атаки. Дерштайнер и его рыцари, буквально разметали ряды противника. Топча своими конями и рубя с плеча тяжелыми полуторными мечами, они внесли полнейшую сумятицу и неразбериху в ряды кнехтов. Многие, бросив оружие, побежали прочь, некоторые еще оказывали какое-то сопротивление, но большинство уже погибло. Моравийцы были умелыми мясниками.
Зигфрид, выкроив несколько мгновений, поискал глазами Вольфганга, своего ближайшего помощника, и, увидев, громко позвал, пытаясь перекричать грохот бойни. Тот мгновенно отозвался.
- Епископа! Не трогать Епископа! – крикнул Зигфрид.
Вольфганг утвердительно кивнул.
Бой окончательно перерос в резню. Сопротивления уже, практически, не было. Моравийцы тщательно обходили поле боя, выискивая раненых врагов, и с бешеной яростью добивали. Несколько десятков особо ретивых ополченцев ринулось вдогон убегающим кнехтам, но большая часть ополчения осталась. Конные рыцари тоже было повернули коней вдогон противнику, но Зигфрид окриком их остановил. «Не туда!»
К нему подошел в сопровождении трех рослых, очень похожих юношей, пожилой мужчина, с изуродованным шрамами лицом и сдержанно поклонился.
- Славен будь, господин Зигфрид. Видят Боги, в добрый час ты пришел к нам на помощь. Многих воинов ты спас в это утро! – голос напоминал скрип ржавой цепи замковых подъемных ворот. – Тебе полагается половина добычи, господин.
Губы Дербштайнера превратились в одну сплошную тонкую полоску.
- А еще больше спас бы, ежели меня предупредили бы… - сдержанным и вкрадчивым голосом, стремясь скрыть свою злобу и раздражение, произнес Зигфрид. - Скажи мне, славный Ратнар, не говорил ли я тебе предупреждать меня обо всех своих планах и атаках? Не договаривались ли мы вместе бить врага? Почему о сегодняшней засаде я узнаю чуть ли не за четверть часа до ее начала?
В голосе рыцаря юноши почувствовали угрозу вождю, который был им и отцом, и недовольно заворчали, покачивая оружием. В их глазах еще горел пламень битвы и горячил молодую кровь.
Взгляд Ратнара потемнел. «Загневался…» - ухмыльнулся про себя рыцарь.
- Ночью они сожгли Отнаву, господин Зигфрид. Там жили моя сестра и шурин. Христианские псы вырезали их всех! Я должен был отомстить! – подбирая слова сказал Ратнар, и теперь его голос напоминал уже рык старого волка.
- Твоя боль это и моя боль, славный Ратнар. – голос Зигфрида потеплел, но был так же строг. - И я тебя не осуждаю. Но неужели трудно было предупредить? Посмотри, сколько славных твоих братьев уснуло сегодня навеки! Вот она цена твоего нетерпения. Крестоносцы бы все равно не ушли, а многие из сегодня павших вернулись бы к своим очагам и женам.
Пунцовая краска ударила в лицо вождю ополченцев Моравии. Он, словно нашкодивший мальчишка, склонил голову и крепко сжал зубы. То ли стыдно было ему за тех безрассудно павших воинов, то ли стыдно было выслушивать ему, старому матерому волку и вождю, от молодого мужчины. Но он признавал силу и мощь Зигфрида, и не хотел терять такого союзника в борьбе с крестоносцами. Ратнар был горд. Временами безмерно горд. Но и умен.
Повисла пауза и Вольфганг, воспользовавшись ее, приблизился к своему господину.
- Милорд, мы захватили старого епископа с двумя монахами и трех рыцарей. Один из них серьезно ранен. Ну и обоз с церковной утварью… Потеряли пятерых наших…
Зигфрид утвердительно кивнул.
- Ратнар, как свою добычу, я забираю двух рыцарей и старика-епископа. Оставшиеся принадлежат тебе, вместе с обозом.
- Старик мой! – вскричал Ратнар, подняв голову. Теперь голос был похож на карканье старого ворона. – Это он отдал приказ! Он сказал: «Сжечь!».
- У меня он получит достаточно!.. – бросил Зигфрид. – И не уйдет…
- Старик мой! – вновь вскричал Ратнар.
Моравийцы, обратив внимание на это, начали подтягиваться к месту разговора. Это не ускользнуло от рыцарей Зигфрида, и они плотным кольцом окружили разговаривающих. Рыцари наметанным взглядом уже прикидывали варианты назревающего боя, а моравийцы мрачно косились на них, поигрывая оружием.
- А был бы он у тебя, Ратнар, если бы я не подоспел? – спросил, с почти неуловимой издевкой, Зигфрид.
- Я бы голову сложил, но отомстил бы!.. – вновь прорычал Ратнар.
- Он. Принадлежит. Мне. – голосом не позволяющим препирательств, ответил Зигфрид. – Я его в бою взял. Его и рыцарей. И он получит сполна. Я тебе клянусь. Тебе привезти его голову?
Ратнар хотел что-то сказать, но лишь согласно кивнул. В нем кипела его гордость, но он сдерживал ее, не давал себе выпустить зверя. Слишком дорогой ценой он выпустил его этим утром, когда планировал засаду…
Зигфрид подозвал к себе молодого рыцаря, и отдав распоряжения по поводу пленников, вновь повернулся к вождю моравийцев, который тоже что-то объяснял своим сыновьям.
- Славный Ратнар, пять моих рыцарей погибли сегодня плечом к плечу с твоими воинами. Мне недосуг, надо ехать, не окажешь ли милость, не упокоишь ли их тела по вашему обычаю, вместе с твоими воинами? – какой же умеет Зигфрид делать теплый голос, даже лед растает!
Ратнар лишь развел руками и кивнул. Но в каждом движении были видны его обида и сердитость.
- Я, конечно, не советчик, милорд, - сказал Вольфганг, когда отряд тронулся в путь. – Но зря вы так с ним… Может отдали бы этого треклятого епископа?.. Попусту ссорится с ними нам бы не желательно…
Зигфрид ухмыльнулся.
- Будет знать, старый пес, как против воли идти…
- Милорд, но он же не вассал вам… Да и гордый больно… - робко произнес Вольфганг.
- Не будь нас в Моравии, он бы давно крест целовал. – сплюнул Зигфрид. – Ты боишься, Вольфганг?
Рыцарь подумал.
- Да, милорд… Ножа в спину боюсь…
*****************************************************************************
Шум костра был невыносимым. Словно десятки огромных роев пчел, пламя гудело и росло, поднимая тысячи искр к потемневшему, закрытому грозовыми тучами небу.
Рыцари Ордена Воронов, опьяненные кровавым хмельным безумием, вырезали деревню. Всех, от мала до велика. Плачь детей и женщин, предсмертные хрипы мужиков и хохот обезумевших рыцарей, слились с гулом пожара в одну безумную какофонию.
Зигфрид не участвовал в этом. Стоят укутавшись в свой багровый плащ в центре всего этого безумия, он с отвращением смотрел на все происходившее.
Он этого не хотел. Но и выбора у него не было. Это приказ Мессира - сжигать все крещеные деревни. Они должны признавать лишь силу. И должны рождать силу. Крещение есть предательство для моравийцев и символ победы крестоносцев. А предатели должны наказываться. Показательно.
Уже два года как Зигфрид покинул родную Баварию. Два долгих года минуло с тех пор, как мессир Леонард лё Цифьер сманил его. Под стягами Ордена Воронов Зигфрид надеялся обрести покой и месть, но сомнения, подобно жуку-точильщику, грызли его душу.
И это не ушло от всевидящего взора магистра Ордена.
«Я знаю, что тебя беспокоит, Зигфрид, знаю…» - сказал ему лё Цифьер. – «Это надо пройти…»
«Мессир! Я…Я не сомневаюсь в правильности выбора… Я…я лишь…»
«Это тяжко, Зигфрид, тяжко… Тяжко увидеть правду, познать то Знание, ради которого мы боремся. Тяжко осознать, что все, ради чего ты жил, все есть ложь и лицемерие… Каждый послушник Ордена, он как сосуд со сладким вином. Оно сладко и притягательно, но одновременно с этим, на дне ты находишь лишь горечь… Так и твоя прошлая жизнь. Твоя жизнь, это осадок того вина…
Моравия… Жало языческого копья в сердце христианской Европы. Рати крестоносцев, ведомые Римским Папой, кровожадным и беспощадным волком, стремятся туда, огнем и мечом загнать под крест тех, кто еще волен распоряжаться своей судьбой. Отправляйся туда, Зигфрид… Сотня рыцарей и полторы сотни арбалетчиков будут тебе порукой в том пути к нашей цели…»
Из забытья воспоминаний вывела окровавленная молодая женщина. Ее и без того бедная одежда, была в некоторых местах прожжена и оборвана. Одной рукой девушка прикрывала обнаженную грудь, видную сквозь прорехи одежды, а другой теребила кованный сапог Дербшайнера.
- Господин… Господин… Пощадите господин… Детки… Наши детки… Их пощадите, господин… Не убивайте, господин… Отзовите своих рыцарей молю вас, господин, - задыхаясь от плача, умоляла женщина. – Я прошу вас, господин… Мы все, все сделаем…
Взглянул в ее безумные, мокрые от слез голубые глаза, две светящиеся сапфировые звездочки на черном от копоти и грязи лице. И в сердце закралась жалость… Да, ему было мерзко смотреть на всю эту картину, на эту кровавую вакханалию. Но жалости не было ни к кому. А сейчас, лишь слегка окунувшись в этот голубой омут глаз, он прочувствовал жалость к этим людям.
Женщина с мольбой и ужасом смотрела на Зигфрида. В отблесках пожара сталь доспехом приняла багрово-кровавый отсвет, и истинным адским конунгом казался в ее глазах этот рыцарь.
«Предатели должны наказываться. Показательно!» - прозвучал в голове Зигфрида голос мессира, и жалость, сочувствие к этим людям исчезли. Словно морок, утренний туман, жалость рассеялась, подхваченная северным ветром, гнавшим дым пожарища на юг, грозным вестником ярости Ордена Воронов.
- Кто ты по крови? – хмуро спросил Зигфрид.
- Что?... – не ожидала такого вопроса женщина. А может и не расслышала во всем это шуме.
- Кто ты по крови? – с поразительным терпением спокойно и хмуро спросил Дербштайнер.
Внезапно вспыхнул еще один гигантский факел. Загорелась часовня, стоявшая в лиге от деревушки, и к какафонии стоявшей вокруг, присоединился многоголосый женский визг, уносимый ветром на юг.
«Монашки?» - удивленно ухмыльнулся Зигфрид.
- Венедка я… Кровь венедов во мне, господин… - пролепетала, всхлипывая, женщина.
- А как здесь оказалась, дочь венедов? – удивился Зигфрид
- Украли меня, господин, купцы украли… - женщина абсолютно не понимала, к чему спрашивал все это рыцарь, но плачь ее утих.
- В кого веровали предки твои, дочь венедов?
- В Отца Нашего веровали, господин… В Свентовита Солнцеликого, что едет по небу на Белом Коне…
Зигфрид нагнулся к ней, и, схватив за ее засаленные русые волосы взглянул в расширившиеся от боли и страха сапфировые глаза.
- А почему крестилась? Почему чужую веру приняла? – страшным голосом спросил он.
- Так ведь все… - заплакала женщина. – Все крестились, господин… Иначе бы крестоносцы сожгли бы… - и уже совсем сиплым голоском добавила. – Молю тебя, господин, пощади нас…
С силой Зигфрид откинул женщину и прорычал:
- Молись тому, в кого из страха уверовала!..– и, поднявшись на стременах, зычным голосом прокричал, – Пощады нет!
И где-то в небесах глухим, недовольным рокотом, отозвался гром…
*****************************************************************************
Гроза разразилась не на шутку. Отряд только успел достигнуть замка, когда небесные хляби разверзлись чудовищным ливнем, с яркими вспышками молний и грохотом грома. Арбалетчики, стоявшие на страже ворот, кутались в кожаные плащи, с которых ручьем стекала вода, и с легкой завистью смотрели на рыцарей, привезших богатую добычу. Нет, не два рыцаря и епископ интересовали их, а пятнадцать молодых монашек, что привезли рыцари из разоренной деревенской часовни. Их не волновало, как они оказались там, а волновало лишь то, сколько достанется этих измученных, изнасилованных женщин им, простым арбалетчикам, когда рыцари наразвлекаются. Редко когда привозили из вылазок столь богатую добычу.
Хохот, гомон и не вполне пристойные шутки наполнили замковый дворик. Десятки слуг бросились принимать коней уставших рыцарей, арбалетчики повели пленниц в нижний ярус замка, где квартировалась рыцарская дружина Зигфрида, а сам Дербштайнер, выслушав доклад коменданта и поинтересовавшись по поводу пленных, прибывших утром, поднялся к себе.
Но дикий ветер, завывавший на улице, гром и ливень, нагоняли тоску, и Зигфрид, не дождавшись, пока принесут ужин, спустился в подземелья.
Подземелья его замка были царством тьмы, крыс и капающей воды. Никто из стражников подземелья никак не могут найти, откуда сочится вода, но этот постоянный звук выводил из себя, озлобляя стражу, и те всю свою ярость выливали на пленников.
Шаги Зигфрид и коменданта, сопровождавшего его, гулким эхом отдавались по извилистым коридорам темницы. Неровный, дрожащий свет факела вырывал из темноты куски шершавой, грязно-серой стены, покрытой мхом и мучнисто-белыми грибами, по которым, с противным шорохом, перебегали громадные рыжие тараканы, стремящиеся спастись от грозного яркого света в спасительную тьму. Под ногами перебегали крупные крысы, все еще не разучившиеся боятся людей. Мелкие твари лишь горели кровавыми бусинками-глазами из темных провалов нор.
- Сколько раз я говорил тебе кошек завести? – буркнул раздраженно Зигфрид.
- Милорд, обещали привезти несколько крупных котов из Баварии со следующим пополнением. – хладнокровно и бесстрастно ответил комендант.
- Тут тебе не несколько штук надо, а целое войско… Скоро они будут пленников съедать прежде, чем я с ними поговорю… - ухмыльнулся мрачно Зигфрид. – Кстати, сколько человек в темнице?
Комендант на мгновенье задумался.
- Трое. - отрапортовал он. – И еще трое сегодняшних. И того шесть…
- А те, трое, кто такие?
- Три монаха, что привез патруль две недели назад.
- Они еще живы? – искренне удивился Зигфрид.
Комендант лишь развел руками.
Дверь клети распахнулась, и свет факела осветил каморку темницы. Маленькая, сырая, в пять шагов, комнатушка, устланная соломой, с дыркой в полу для нужд, весьма и весьма смердящая, и прогнившие нары – и все убранство. Правда, в комнатушке был постоялец. В некогда епископской золоченной, а ныне грязной и рваной рясе, всколоченными, седыми волосами и абсолютно безумными глазами. На вид ему было лет пятьдесят, да Зигфрид и не утруждался в подсчетах. Еще вчера он был важен и величественен, и вершил судьбами людей, а ныне, в грязи, съедаемый вшами, сходит с ума. Взяв факел, Зигфрид оставил коменданта за дверью, а сам присел на нары. Безумный епископ в страхе забился в угол, прикрывая глаза от яркого света факела.
Так прошло несколько минут. Лишь потрескивание факела, да сдавленный хрип нарушало тишину. Зигфрид обратил внимание, что епископ прижимает руку к груди пониже сердца. Видать, его рыцари особо не церемонились со священником. Хорошо, хоть живой… Били что ли?.. Хотя нет… Зигфрид обратил внимание на багровые рубцы на руках, пониже кистей. Значит, на веревке тащили. Видать, и ребро подбили… Ну да ладно…
Рыцари Зигфрида были разнообразны: были убийцы и мошенники, скрывающиеся пож эгидой Ордена от властей, и потому безумно этому Ордену преданные, были обычные рыцари-«голяки», которых лё Цифьер пригрел, спасая от голодной и нищенской смерти. Были и такие, как Зигфрид, обиженные или униженные Церковью. Они были самые преданные и самые безжалостные ко всем, кто носил свой крест на груди.
- Молишься? – ухмыльнулся Зигфрид, заметив, как старик что-то беззвучно шепчет губами. – Зря… Здесь кладка хорошая, Он не услышит твоих молитв.
Взгляд старика метнулся по стенам, и вновь замер на Зигфриде.
- Вот скажи мне, епископ, за что вы вчера сожгли деревню? – спросил рыцарь.
Епископ помолчал, осмысливая вопрос, а потом дрожащим голосом ответил:
- Я не сжигал… - этот ответ, а главное интонация, вызвали приступ хохота у Дербштайнера.
- Да не бойся ты, - смеясь, сказал он. – Не съем я тебя, пронесет еще вдруг… Я знаю, что ты приказал сжечь. Что ты здесь делаешь, на этой земле? Кто приглашал тебя, кто звал? По какому праву ты решаешь, кому жить, а кому нет? Кому как и в кого верить? Ужель это нужно Богу?
- А кто тебя сюда звал, богохульник и убийца? – спросил, уже окрепшим голосом, епископ. – Мы идем под стягами Христа, и дело наше угодно Ему! Мы несем Слово Его! Спасаем от геенны огненной коснеющих в язычестве и мракобесии жителей здешних. Дело наше благое, ибо лишь…
- Довольно! – рявкнул Зигфрид, и епископ, пугливо, еще сильнее вжался в угол. «Значит, все же били…»
- Огнем и мечом несете Слово?
- Они убили миссионеров наших! Послов Папы Римского, наместник апостола Петра. Достойных и благочестивых отца Иннокентия и отца Павла. Нельзя такое прощать! – пролепетал епископ.
- А не терпению ли и всепрощению учил вас ваш Христос? – спросил Зигфрид. – За что вчера вы топили детей в колодцах, женщин сжигали в сараях, а мужчин рубили прямо на месте? Они убивали ваших миссионеров?
- Они отказались от веры! Они отринули руку Господа, ведущую их ко спасению!
- А кто ты такой, чтобы за Господа своего судить их?! – крикнул Зигфрид. – Откуда ты знаешь, что этим людям дозволено Им?
- Я – слуга Господа! Я несу его Слово людям… - вскричал, и тут же ошалел от своей смелости, епископ.
- А оно им нужно? – ухмыльнулся Зигфрид.
Слова возмущения настолько сильно рвались из груди епископа, что тот начал ими захлебываться.
- Да как ты… Господь… Страшный Суд грядет, и…
Зигфрид лишь устало махнул рукой и покачал головой. Епископ замолчал.
Поднявшись, Зигфрид с силой ударил в дверь, и та моментально распахнулась. Взяв у коменданта маленький сверток, Зигфрид бросил его на нары.
- Здесь веревка и мыло. Кормить тебя никто здесь не будет, так что решать тебе. – серым и будничным голосом сказал Зигфрид.
- Это смертный грех! – вскричал безумно епископ.
Зигфрид пожал плечами и вышел прочь, и когда закрывалась дверь, бросил старику:
- Да воздаст вам по делам вашим… Иуда, старик, Иуда в раю…
И дверь с шумом захлопнулась.
- Приставь сюда стражника. – приказал Зигфрид коменданту. - Пускай каждый час смотрит за ним. Как только повесится – немедленно доложите мне.
Комендант кивнул, и Зигфрид приказал показать двух других пленников.
Так же с мерзким скрипом распахнулась дверь, и Зигфрид вошел внутрь. Точно такая же комнатушка, как и у епископа, лишь постояльцев двое. К удивлению Зигфрида, один рыцарь, седоватый, стоял на коленях и молился, а второй, белокурый юнец, с щетиной вместо бороды, сидел на нарах. При входе Дербштайнера молодой настороженно встал, а седой продолжал молиться, совершенно игнорируя происходящее. Так сильна и яростна была его молитва, что лоб рыцаря покрыла испарина, засеребрившаяся при свете факела.
Зигфрид терпеливо ждал, присев на нары, с интересом рассматривая рыцаря. Пред его глазами возник он сам, в ночь перед штурмом Иерусалима. Слабый и бледный от дизентерии и недосыпа, безумно уставший от тяготей этой, казалось бы бесконечной, войны, он, словно безумный, всю ночь провел в молитве…
Окончив молитву, седой рыцарь, полный достоинства, неторопливо поднялся и посмотрел в глаза Зигфриду. Это смутило Дербштайнера, ибо из всех его пленников, этот был первым, кто с таким вызовом и одновременно спокойствием, смотрел в глаза его.
- Господин рыцарь, я граф Антуан де Лофф, прошу вас отпустить меня и моего молодого сокамерника под рыцарское слово, и даю обещание, что в ближайшие четыре месяца я привезу вам выкуп золотом, кой вы назовете.
Голос рыцаря был спокоен и суров. Было видно, что он привык повелевать. И не только крестьянами. Как он оказался в плену?
- Как вы позволили захватить себя, граф? – спросил спокойно Зигфрид, хотя, признаться, его беспокоил этот уверенный в себе рыцарь.
Это вопрос обескуражил де Лоффа, но он все же ответил:
- В бою всякое бывает, господин рыцарь, уж вам ли не знать…
Зигфрид улыбнулся.
- Да, я забыл представиться, Зигфрид фон Дербштайнер, комтур Ордена Воронов, выполняющий волю Ордена в Моравии по защите людей от той своры волков в овечьих шкурах, что зовется Церковь. Ужель вы не знали, к кому судьба удостоила вас попасть в плен. И я сомневаюсь, что слово, данное мне христианским рыцарем, будет выполнено. И никто его не осудит. Лицемерие рыцарского мира вам известно не хуже меня, граф.
При упоминании о своем имени, он заметил, как искорка узнавания мелькнула в глазах де Лоффа, и глубокая морщина пролегла над глазами, а молодой рыцарь побледнел.
- Но не в том дело, господари мои. – продолжил Зигфрид. - Я и не собирался требовать с вас выкуп. Ваше дальнейшее пребывание здесь зависит исключительно от вас.
- Я слышал о вас, господин Дербштайнер, вы ведь тот самый рыцарь-вурдалак, что сжег церковь святого Андрея в Баварии? – сказал хмуро де Лофф. – Но что вы хотите от нас?
- Я вижу моя известность перешла границы. – широко улыбнулся Зигфрид. – Меня все еще считают вурдалаком?
- Так назвал вас рыцарь Святой Церкви Ульф Рогнер, прибывший недавно со своей хоругвью. Он сказал, что проехал пол-Европы в поисках вас, и надеется найти вас здесь. И если бы не видел вас сегодня днем, я бы поверил ему…
- Ему незачем меня искать, я сам найду его. – со сталью в голосе произнес Зигфрид, а глазах его багровым огоньком вспыхнул свет от факела. Ему отнюдь не прельщала мысль быть дичью для кого-то. Он охотник. Он хищник. Он сам найдет это Рогнера!
- Но я не об этом хотел поговорить с вами, граф. Я хочу предложить вам присоединиться к Ордену Воронов.
Этого оба рыцаря явно не ожидали, на их лицах застыла маска великого удивления. Молодой неуверенно косился на графа, а тот, к чести своей, быстро оправился от удивления, и вновь напустил на себя свой сурово-спокойный вид.
- Нет.
- Вы уверены, граф?
- Я не пролью кровь христиан.
Зигфрид улыбнулся.
- А она иного цвета, нежели у других? Вы знаете, в свое время я немало пролил крови сарацин, и к своему удивлению заметил, что у христиан кровь ничем не отлична.
- Я не погублю душу свою. – все также непреклонно ответил де Лофф.
- Вот как? А чем же вы хотите ее спасти, граф? Вырезая детей и женщин. Целыми деревнями вырезая непокорных? Непокорных кому, граф? Господу или тому кровавому псу, что сидит в Италии, и алчет крови и новых владений?
- Он наместник апостола Петра! – рявкнул де Лофф.
- Которого назначили люди! – спокойно парировал Зигфрид. – Еще года три-четыре, и мой магистр соберет войска, которые в состоянии будут пройти огнем и мечом сквозь ВСЮ Европу, и посадить своего «наместника апостола Петра». Сколько христианских королей назначали своих Пап! И сколько еще будут назначать! Вера, граф, лишь инструмент, дудка, на которой играет более умелый, а вы, словно обезумевшие, пляшите под нее.
- Богохульник!.. – произнес с презрением де Лофф.
- Я хулил Господа? – удивился Зигфрид. – Не разу в своих словах я не позволил возвести хулу на Творца Сущего. Вы отождествляете Господа и Церковь. А это не одно и тоже, граф. Далеко не одно и тоже…
Де Лофф молчал, потупив взор. Не оттого, что ему был противен разговор, а оттого, что ему нечего было сказать. Впервые в своей жизни ему озвучили то, о чем он и сам неоднократно задумывался.
- Под именем Христа звери режут людей… И это нормально, де Лофф? – требовательно спросил Зигфрид. – Те, кто проповедают «не убий», сами по локоть в крови!
Граф поднял взгляд на Зигфрида и спокойно, хотя и несколько грустно, сказал:
- Я рыцарь, господин Дербштайнер, рыцарь своего слова. Будьте вы хоть трижды правы, это не изменит моего решения. Я давал клятву. Не Папе, не епископам и всяким аббатам. Я давал клятву Господу Богу. И клятва была в том, что я приложу все усилия, что как можно больше людей пришло в лоно его, в Царствие Небесное.
- Огнем и мечом? Напрямую? – ехидно заметил Зигфрид.
- Нет. Но от данной клятвы меня может освободить лишь Он. Поэтому мой ответ «нет»…
Зигфрид вздохнул, но взглянул на графа с нескрываемым уважением. Переведя взгляд на молодого, он только лишь вопросительно кивнул. Молодой рыцарь, так же безмолвно бросил взгляд на неприступного де Лоффа, и покачал отрицательно головой.
- Выбор сделан… Завтра, граф, вас отпустят прочь, а молодого вашего товарища ждет виселица. - бросил Зигфрид и вышел прочь.
Уже на пути наружу его нагнал стражник, и передал, что епископ повесился.
- Отрубите голову, и отправьте гонца к Ратнару, пусть примет мой подарок. А тело собакам!.. – лишь сказал Дербштайнер.
Ливень кончился. Воздух был настолько свеж, что после душного и затхлого подземелья, Зигфрид даже продрог.
Стоя в полный рост на крепостной стене, пред распростертыми равнинами Моравии, и вдыхая полной грудью свежий воздух, он не мог забыть де Лоффа. Его верность поразила Зигфрида. Да, де Лофф все это видит. Да, он все понимает. Но он дал слово. Слово Богу! И не нарушит его! А Зигфрид… Сколько клятв он давал Господу в темноте Иерусалимской ночи, сколько возложил он на себя… А потом одним росчерком, одним ударом, одним заревом пожарища он все перечеркнул. Да, его владыка ныне лё Цифьер, его Бог и Властелин, но кара Господня… И кара эта его настигнет, рано или поздно.
По сырым плитам крепостной стены шаркающей походкой подошел Вольфгар и остановился метрах в пяти от милорда. Много вина было в крови Вольфгара, и блудливый огонек горел в его глазах, но милорд не зря оторвал его от веселья, дело есть дело. Он тактично кашлянул.
- Как монашки? – спросил задумчиво Зигфрид.
- Хороши, милорд. – оскаблился Вольфгар. – В прошлом блудницы. И знатные блудницы, милорд. Их погнали из земель ляхов, в Святую Землю, грехи отмаливать. – он хохотнул. – Была там одна, старшая, вроде как мать-настоятельница, старая как смерть, и страшная, как горгулья, да мы ее еще там, у часовни кистенем по голове уговорили. Милорд хочет одну? У нас еще есть нетронутые…
Зигфрид ухмыльнулся и покачал головой.
- Нет. Найди Грока, пускай возьмет котелок с углями и щипцами, и вместе с ним спустись к тем двум рыцарям, что сегодня взяли в плен. Спроси у коменданта, он покажет.
Вольфгар кивнул. Лишь при мысли о Гроке, глухонемом, безносом палаче-сифилитике, мурашки пробежали по спине у рыцаря.
- Так вот… - продолжил Зигфрид. – Седому рыцарю… Седому вырвете язык и выжгите глаза. Утром, на рассвете, дашь ему котомку с хлебом и мясом, и выведете на дорогу…
От этих слов Вольфгар мигом протрезвел, но не подал не звука.
- А второго? – только и выдавил он из себя.
- Второго, и троих священников, прикажешь коменданту на рассвете повесить над воротами замка… Можешь идти.
Где-то на псарне шумно грызлись собаки над бесформенной, кровавой кучей тряпья, что еще день назад была гордым епископом Мануилом, из окон нижних этаже замка раздавались грубый хохот и женский визг, куда то и дело бросали завистливые взгляды арбалетчики, стоявшие на ночной страже. Да в вдали, где-то за горизонтом, бушевала гроза…
Зигфрид бросил взгляд, в темную гладь зацветшего рва. Хотелось сорваться вниз, туда, во тьму, скрыться от людских глаз. Отказ де Лоффа душу грыз ему. Несколько часом назад он сжег деревню, сжег за безволие и трусость, за то, что они испугались гнева крестоносцев, и предпочли покориться их воли, отринув старые обычаи. А сейчас он обрек на муку одного человека и на смерть другого, за то, что они отказали ему, не испугались уготованной в случае отказа участи. Хотя и все осознавали…
Зигфрид понимал, что иного выбора нет. Что отпусти он их просто так, то через неделю крестоносцы стальными челюстями уцепятся в него, тройным кольцом окружат замок. И то, что он пощадил двоих, будет стоить жизни всем тем, кто бок о бок с ним бился и делил тяготы. Те, к кому он привык. Те, кто ему поверили и пошли за ним.
Тяжкий выбор…
Зигфрид уснул лишь за час до рассвета и не видел, как в лучах утреннего солнца, молодой рыцарь Гаральд Ингвид, со связанными руками, серебристыми дорожками слез, но с гордой, высоко поднятой головой, под погрeбальные крики воронья, шел в сопровождении двух арбалетчиков туда, где стоял палач, а утренний ветер уже раскачивал три мешка на виселицах, которые при ближнем рассмотрении оказались священниками. Молодой рыцарь, у которого все еще могло быть впереди. Который тянулся творить дела во славу Господа. Которого ждала в Нормандии молодая жена с новорожденным сыном. Который еще мог жить и жить…
Не видел, как под хмурым взглядом не выспавшегося Вольфгара, покидал гордой походкой слепой и немой человек, с белоснежно-седыми волосами, котомкой с краюхой хлеба и куском вяленого мяса. Он шел в пустоту своего нового черного мира. Он шел в неизвестность, но не о чем не жалел. Граф Антуан де Лофф шел по сырой еще дороге, отбивая каждый шаг старой палкой, вдыхая полной грудью свежий, утренний воздух, и на губах его играла улыбка.
Всего этого Зигфрид не видел. Так как не мог видеть. Всю ночь он метался, мучимый угрызениями неправедного поступка, но ничего изменить не мог…
«С волками жить, по волчьи выть…»
